В этот, второй раз роман Достоевского «Идиот» я читал под определенным углом зрения, который в одном из последних наших разговоров задал мне Есельсон Семен Борисович, мой учитель и руководитель совета МИЭК. А именно, выискивал подтверждения или опровержения предположению нашей выпускницы Виктории Мартюшевой о том, что князь Мышкин со всех сторон хорош, но вот всем, кто оказывался рядом с ним было не слишком хорошо. Такчто в этой своей работе я, прежде всего, поделюсь результатами этих своих изысканий, а затем напишу несколько слов о тех героях и моментах в романе, которые произвели лично на меня особое впечатление. Их, признаюсь, по-прежнему не много, но, в отличие от первого прочтения этой книги , они все-таки появились!

О НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТИ «ХОРОШЕСТИ» КНЯЗЯ МЫШКИНА ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА

На протяжении всего романа я недоумевал: откуда могло взяться такое бредовое предположение? Воспитанный, порядочный, деликатный, предупредительный, сострадательный, скромный, не потерявший совести человек – в чем его можно упрекнуть? Да, Мышкин болезненно восприимчив и, возможно, невротически мнителен. Да, он неловок, застенчив и неуклюж в обществе. Безусловно, он наивен, простодушен и неприспособлен к суровым реалиям жизни. Но чего стоят эти его недостатки по-сравнению с явными вышеперечисленными достоинствами? Вот те вопросы, что роились у меня в голове на протяжении всего повествования Достоевского. Лишь изредка проскакивали еле заметные намеки на что-то неладное или подозрительное в характере или действиях этого персонажа. И только в самом конце книги, словами Евгения Павловича, Достоевский открывает нам истинную сущность «хорошести» князя.
Ниже я приведу несколько прямых цитат, раскрывающих нам реальную сущность характера и личности Мышкина. Сейчас же коротко отвечу на поставленный здесь вопрос: в чем же заключается несостоятельность «хорошести» Льва Николаевича?
В романе я нашел подтверждение трем особенностям поведения князя, которые сводят на нет всю его «хорошесть»: 1. лживость, точнее бесчестность; 2. избегание реальности, закрывание глаз на очевидные вещи и события; 3. Бездеятельность, самоустронение из хода событий, позиция наблюдателя. Все эти особенности его личности запросто можно было бы оправдать психическим заболеванием, на что, собственно, чуть не попался и я сам! Но, перевернув историю болезни князя Мышкина с головы на ноги, можно выдвинуть предположение о том, что как раз психическая болезнь данного персонажа выполняет «оправдательную» функцию отсутствия у него, во-первых, честности, прежде всего, с самим собой, во-вторых, смелости встретиться с правдой своей жизни, и, наконец в третьих, деятельной активности, энергичности, включенности в события собственной жизни и реального, настоящего УЧАСТИЯ в жизни других людей.
Теперь постараюсь доказать эти утверждения примерами Достоевского. Начать хочу с сокращенного диалога Евгения Павловича с князем, который состоялся между ними в самом конце повествования. Затем приведу несколько сюжетных примеров, подтверждающих предложенное видение болезни князя.
— Ах, милый князь, — воскликнул вдруг Евгений Павлович с одушевлением и с грустью, — как могли вы тогда допустить… всё, что произошло? Конечно, конечно, всё это было для вас так неожиданно… Я согласен, что вы должны были потеряться и… не могли же вы остановить безумную девушку, это было не в ваших силах! Но ведь должны же вы были понять, до какой степени серьезно и сильно эта девушка… к вам относилась. Она не захотела делиться с другой, и вы… и вы могли покинуть и разбить такое сокровище!
— Да, да, вы правы; да, я виноват, — заговорил опять князь в ужасной тоске…
— Да тем-то и возмутительно всё это, что тут и серьезного не было ничего! — вскричал Евгений Павлович, решительно увлекаясь. –- С самого начала началось у вас ложью; что ложью началось, то ложью и должно было кончиться; это закон природы…
…Я решил, что фундамент всего происшедшего составился, во-первых, из вашей, так сказать, врожденной неопытности (заметьте, князь, это слово: «врожденной»), потом из необычайного вашего простодушия, далее из феноменального отсутствия чувства меры (в чем вы несколько раз уже сознавались сами) — и, наконец, из огромной, наплывной массы головных убеждений, которые вы, со всею необычайною честностью вашею, принимаете до сих пор за убеждения истинные, природные и непосредственные! Согласитесь сами, князь, что в ваши отношения к Настасье Филипповне с самого начала легло нечто условно-демократическое (я выражаюсь для краткости), так сказать, обаяние «женского вопроса»…
— Ясное дело, что вы, так сказать в упоении восторга, набросились на возможность заявить публично великодушную мысль, что вы, родовой князь и чистый человек, не считаете бесчестною женщину, опозоренную не по ее вине, а по вине отвратительного великосветского развратника. О, господи, да ведь это понятно! Но не в том дело, милый князь, а в том, была ли тут правда, была ли истина в вашем чувстве, была ли натура или один только головной восторг? Как вы думаете: во храме прощена была женщина, такая же женщина, но ведь не сказано же ей было, что она хорошо делает, достойна всяких почестей и уважения? Разве не подсказал вам самим здравый смысл, чрез три месяца, в чем было дело? Да пусть она теперь невинна, — я настаивать не буду, потому что не хочу, — но разве все ее приключения могут оправдать такую невыносимую, бесовскую гордость ее, такой наглый, такой алчный ее эгоизм? Простите, князь, я увлекаюсь, но…
— Да, всё это может быть; может быть, вы и правы… — забормотал опять князь, — она действительно очень раздражена, и вы правы, конечно, но…
— Сострадания достойна? Это хотите вы сказать, добрый мой князь? Но ради сострадания и ради ее удовольствия разве можно было опозорить другую, высокую и чистую девушку, унизить ее в тех надменных, в тех ненавистных глазах? Да до чего же после того будет доходить сострадание? Ведь это невероятное преувеличение! Да разве можно, любя девушку, так унизить ее пред ее же соперницей, бросить ее для другой, в глазах той же другой, после того как уже сами сделали ей честное предложение… а ведь вы сделали ей предложение, вы высказали ей это при родителях и при сестрах! После этого честный ли вы человек, князь, позвольте вас спросить? И… и разве вы не обманули божественную девушку, уверив, что любили ее?
— Да, да, вы правы, ах, я чувствую, что я виноват! — проговорил князь в невыразимой тоске.
— Да разве этого довольно? — вскричал Евгений Павлович в негодовании, — разве достаточно только вскричать: «Ах, я виноват!». Виноваты, а сами упорствуете! И где у вас сердце было тогда, ваше «христианское»-то сердце! Ведь вы видели же ее лицо в ту минуту: что она, меньше ли страдала, чем та, чем ваша другая, разлучница? Как же вы видели и допустили? Как?
— Да… ведь я и не допускал… — пробормотал несчастный князь.
— Как не допускали?
— Я, ей-богу, ничего не допускал. Я до сих пор не понимаю, как всё это сделалось… я — я побежал тогда за Аглаей Ивановной, а Настасья Филипповна упала в обморок; а потом меня всё не пускают до сих пор к Аглае Ивановне.
— Всё равно! Вы должны были бежать за Аглаей, хотя бы другая и в обмороке лежала!
— Да… да, я должен был… она ведь умерла бы! Она бы убила себя, вы ее не знаете, и… всё равно, я бы всё рассказал потом Аглае Ивановне…
— Она поймет, она поймет! — бормотал князь, складывая в мольбе свои руки, — она поймет, что всё это не то, а совершенно, совершенно другое!
— Как совершенно другое? Ведь вот вы все-таки женитесь? Стало быть, упорствуете… Женитесь вы или нет?
— Ну, да… женюсь; да, женюсь!
— Так как же не то?
— О нет, не то, не то! Это, это всё равно, что я женюсь, это ничего!
— Как всё равно и ничего? Не пустяки же ведь и это? Вы женитесь на любимой женщине, чтобы составить ее счастие, а Аглая Ивановна это видит и знает, так как же всё равно?
— Счастье? О нет! Я так только просто женюсь; она хочет; да и что в том, что я женюсь: я… Ну, да это всё равно! Только она непременно умерла бы. Я вижу теперь, что этот брак с Рогожиным был сумасшествие! Я теперь всё понял, чего прежде не понимал, и видите: когда они обе стояли тогда одна против другой, то я тогда лица Настасьи Филипповны не мог вынести… …я… я боюсь ее лица! — прибавил он с чрезвычайным страхом.
— Боитесь?
— Да; она — сумасшедшая! — прошептал он бледнея.
— Что же вы над собой делаете? — в испуге вскричал Евгений Павлович. — Стало быть, вы женитесь с какого-то страху? Тут понять ничего нельзя… Даже и не любя, может быть?
— О, нет, я люблю ее всей душой! Ведь это… дитя; теперь она дитя, совсем дитя! О, вы ничего не знаете!
— И в то же время уверяли в своей любви Аглаю Ивановну?
— О, да, да!
— Как же? Стало быть, обеих хотите любить?
— О, да, да!
— Нет, князь, не поймет! Аглая Ивановна любила как женщина, как человек, а не как… отвлеченный дух. Знаете ли что, бедный мой князь: вернее всего, что вы ни ту, ни другую никогда не любили!
Именно после этого диалога все встало на свои места: все намеки, все сомнения предчувствия о том, что «не ладно что-то в датском королевстве».
Начнем по-порядку, с лживости или самообмана Мышкина.

ОТСУТСТВИЕ ЧЕСТНОСТИ
«С самого начала началось у вас ложью… Ясное дело, что вы, так сказать в упоении восторга, набросились на возможность заявить публично великодушную мысль, что вы, родовой князь и чистый человек, не считаете бесчестною женщину, опозоренную не по ее вине, а по вине отвратительного великосветского развратника… Но не в том дело, милый князь, а в том, была ли тут правда, была ли истина в вашем чувстве, была ли натура или один только головной восторг?..»
Из этой цитаты становится очевидно, что Мышкин действительно обманывался чувствами: либо одну люблю, либо другую, либо обеих, а в реальности не любил ни одну, ни вторую. Но у него не доставало честности признаться себе самому в этом, хотябы в критический момент выбора между двумя своими «любвями». Евгений павлоович это наглядно доказал: если бы любил Анастасью Филиповну, то нашел бы, догнал бы, не отпустил к Рогожину и довел бы до завершения свое намерение отправить ее заграницу. Если бы он любил бы Аглаю Ивановну – не опозорил бы ее ни перед светом, ни перед Анастасьей Филипповной. Да и обещание свое честный человек выполняет при любом раскладе, тем более обещание жениться на женщине, даже не любимой, а просто из честности!
Но гораздо приятнее тешить себя фантазией, что люблю обеих, что не выношу страданий первой и надеюсь на понимание второй. Но это уже относится больше ко второй особенности характера Мышкина.

1.2. ОТСУТСТВИЕ СМЕЛОСТИ ВСТРЕТИТЬСЯ С ПРАВДОЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ
«…Я решил, что фундамент всего происшедшего составился, во-первых, из вашей, так сказать, врожденной неопытности, потом из необычайного вашего простодушия, далее из феноменального отсутствия чувства меры и, наконец, из огромной, наплывной массы головных убеждений, которые вы, со всею необычайною честностью вашею, принимаете до сих пор за убеждения истинные, природные и непосредственные!»
В этой цитате фигурирует честность, как одно из качеств Льва Николаевича. Но я вынужден сделать поправку. Дело в том, что здесь Достоевский имеет ввиду не дословно «Чест-ность» — от слова «Честь», он имеет ввиду, скорее всего, искренность. Ведь в этом фрагменте ничто больше не указывает на обсуждение чести, о которой мы говорили в предыдущем разделе и, с которой у Льва Николаевича обнаружились проблемы.
Учитывая эту поправку, мы получаем наглядное доказательство моему утверждению об избегании князем реальности своей жизни. Во-первых, у него масса наивных, простодушных представлений как о жизни, так и об окружающих его людях и он искренне в них верит и воспринимает как единственно возможную реальность, как правду своей жизни. Примеров этому в романе масса. По-видимому, именно эти моменты и настораживали меня на протяжении всего повествования. Сдесь приведу лишь два наиболее ярких примера избегания реальности и прибывания в своих «розовых» представлениях о ней.
Первый эпизод — покушение Рогожина на Мышкина (самое начало второй части, когда князь вернулся из Москвы). Уже бродя по Питерским улицам, сидя на лавочке в парке, даже с самого приезда и разговора с Рогожиным у Льва Николаевича возникла и с каждым часом крепла уверенность в том, что Рогожин готовится его убить. Достоевский мастерски продемонстрировал эту интуитивную особенность своего героя! Поздний вечер. Темная подворотня гостиницы. Чья-то метнувшаяся в подъезд тень. Узкая темная лестница. Знание, что в нише на площадке кто-то притаился…
По всему видно, что князь знает, кто в этой нише прячется и что сейчас произойдет. Но верить в это не хочется. Даже намеки на такую возможность «оскорбляют светлое имя побратима Рогожина…» У Льва Николаевича в этот момент даже чувство вины появляется, за то, что он смеет даже предполагать такое о другом человеке. Поэтому лучше отвернуться от такой «невероятной, злой реальности» и успокоить себя тем, что это, возможно, приближается очередной приступ болезни!
На этом примере можно немного отвлечся и пофантазировать на предмет возникновения первого описанного автором эпелептического приступа князя.
Есть предположение, что описанный эпилептический припадок случился из-за чрезмерного психического напряжения князя, которое возникло, нарастало и прорвалось из-за внутреннего «конфликта реальностей»: истинной и надуманной, иллюзией. Для наглядности своего примера приведу несколько фактов и представлю их в таблице.
Желаемая реальность: Истинная реальность:
Итак, уже на вокзале князь ловит на себе острый, враждебный взгляд чьихто глаз, которые ему кажутся знакомыми. Он отлично знает, что на него смотрел Рогожин.
Князь считает, что в подворотне гостиницы ему померещилась чья-то тень. Он увидел, как кто-то метнулся от стены в подъезд (тьма рассеивалась светом от ближайшего уличного фонаря).
Ему показалось, что кто-то пробежал вверх по лестнице. Он отчетливо услышал чьи-то шаги (ночь, тишина, пустой подъезд…)
Ему показалось, что в нише кто-то притаился. Он знал, что в нише стоит Рогожин (слышал его дыхание).
Это лишь самое первое и последние факты, конфликт между которыми и вызвал это психическое напряжение, разрядившееся припадком. Отсюда сам-собой напрашивается вывод: эпилептический припадок нужен герою для того, чтобы «разрешить» конфликт реальностей. Он позволяет сделать сброс, перезагрузку, после чего снова станет возможным до определенного момента избегать очевидные факты и события жизни. Подтверждает эту гипотезу и второй эпизод, который я хочу здесь привести.
Прием у Епанчиных и первый выход князя Мышкина в свет (четвертая часть, практически начало развязки).
Лев Николаевич очарован фальшивыми блеском, образованностью, культурностью и другими лже-достоинствами светских людей. Всю их игру и выпендреж друг перед другом он принимает за чистую монету и самозабвенно предается этой своей выдуманной реальности. Он не замечает и не хочет замечать всех их истинных качеств: манерности, театральности, неискренности, зависти, открытой враждебности и др. И это при его-то проницательности, чувствительности и внимательности к другим людям?!
Исход тот же самый: эпилептический припадок в конце вечера!

1.3. ПАССИВНОСТЬ, БЕЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ПОЗИЦИЯ НАБЛЮДАТЕЛЯ
Наиболее яркий и демонстративный пример этому мы уже рассмотрели: любил бы по-настоящему Анастасью Филипповну, не в Павловске прохлаждался бы, а увез бы ее в ту же Швейцарию… Любил бы Аглаю Ивановну – не допустил бы их встречи с Анастасьей Филипповной, как минимум.
Здесь даже затрудняюсь с другими примерами, поскольку их также в романе очень много. Правда, они все мелкие, эпизодические и. Кроме этого, есть масса примеров противоположного поведения Льва Николаевича. Например, предпринятое им расследование о мнимом претенденте на его наследство. Это все-таки реальное действие, реальное участие как в событиях, так и в судьбе обманутого мальчика.
Тем не менее, приведу еще хотя бы парочку примеров пассивности, выключенности из жизни как своей, так и жизни окружающих.
Вторым примером вспоминается первое свидание князя с Аглаей Ивановной на зеленой скамейке в парке. Тогда она обращается к нему за помощью в организации ее побега из дома и дальнейшем сопровождении заграницей. Но князь изволили впасть в ступор и совершенно никак не прореагировать на это, фактически откровенное предложение любящей его девушки.
В самом конце повествования Мышкин полностью отдается в волю сумасбродной Анастасьи Филипповны и совершенно никак не вмешивается в разворачивающиеся события. Он допускает ее очередной побег с Рогожиным и «пускается вдогонку» только на следующий день, когда она уже мертва. И это при том, что и он, и Рогожин, и Анастасья Филипповна – все знали, чем закончится общение последних.
А вот несколько любопытных реплик из приведенного диалога князя с Евгением Павловичем:
«— Да… ведь я и не допускал… — пробормотал несчастный князь.
— Как не допускали?
— Я, ей-богу, ничего не допускал. Я до сих пор не понимаю, как всё это сделалось… я — я побежал тогда за Аглаей Ивановной, а Настасья Филипповна упала в обморок; а потом меня всё не пускают до сих пор к Аглае Ивановне».
Классика жанра! Я ничего не допускал, оно само «сделалось», меня не пускают… А где же сам князь Мышкин Лев Николаевич?
Из всего вышеизложенного можно сделать однозначный вывод: вся хорошесть князя Мышкина является мечтательной (по аналогии с любовью мечтательной и деятельной, по Достоевскому). Ни в коем случае она ни демонстративная, ни утилитарная, ни фальшивая… Она именно мечтательная, созерцательная, романтическая, идеалистическая и т.п. И, поскольку она не деятельная, потому и не состоятельная. Потому и толку большого от нее никому и небыло! А если углубиться, так и действительно, князю можно инкрименировать и падение Аглаи Ивановны, и даже смерть Анастасьи Филипповны (как попустительствовавшему соучастнику).

МОИ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ РОМАНА «ИДИОТ».

2.1. ЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ДОСТОЕВСКОГО!
Первое, что меня искренне порадовало – в этом романе есть положительная героиня! До сих пор, во всех произведениях Достоевского меня поражало его женоненавистничество. Что не женщина, так либо истеричка, либо дура набитая, либо стерва, потерявшая образ человеческий, либо мышь серая… Причем, все эти образы демонстративно гиперболизированы, доведены автором до гротеска! Лично для меня до этого времени не было ни одного Живого женского образа в героинях произведений Достоевского – одни характеры, да и те сильно преувеличенные, оторванные от реальной жизни.
Наверное, именно поэтому мне никогда не нравился и ненравится сейчас театр: на сцене все играется, все ненастоящее, неестественное. Актеры говорят не по-настоящему, они декламируют свои монологи; они плачут и смеются не живо, а искусственно, зачастую с каким-то надрывом, который в жизни встречается крайне редко и т.п.
Вот и женщины Достоевского для меня какие-то ненастоящие, мертвые пародии на реальные характеры или житейские ситуации. Чего не могу сказать о мужских образах его персонажей.
Так вот в «Идиоте» есть вполне живая и реальная девушка Вера Лебедева, есть Нина Александровна Птицина, даже две старшие сестры Епанчины, Александра и Адэлаида, хоть и каждая со своими «тараканами», но вполне вменяемы и реалистичны! Но главные героини: Анастасья Филипповна и Аглая Ивановна – снова куклы, словно пародия на все забубоны, слабости и грехи женской натуры, собранные в этих двух образах.

2.2. «ХВАЛЕБНЫЙ» ГИМН ИНВАЛИДАМ И ИНВАЛИДНОСТИ
Удивительно, но этот мотив почему-то совершенно выпал для меня во время первого прочтения романа, хотя я уже давно борюсь этими явлениями в российском коррекционном образовании: выступал с докладами на нескольких конференциях, печатался в различных сборниках и размещал их на многих сайтах, посвещенных проблемам инвалидности.
Здесь я имею в виду Ипполита, образ которого, по-моему, здорово обнажает и даже скрыто высмеивает жизненную позицию большинства постсовковых инвалидов. А его «исповедь» и приготовление к самоубийству – также отличный шарж на поведение большинства так называемых демонстративных суицидентов.
Ипполит, безусловно, одинок, нуждается в помощи, участии, внимании и заботе других людей, но по-хамски всех от себя отталкивает, с тем, чтобы упиваться своей несчастливой долей и досаждать близким своими капризами и требованиями. Он болен смертельной болезнью, слаб, ему недоступны многие, доступные другим вещи – это его только озлобляет и вызывает жгучую ненависть к этим остальным, но никак не побуждает к преодолению трудностей, своей болезни и немощи. Он совершает благородный поступок, могущий наполнить его оставшуюся жизнь смыслом, но тут же его обесценивает намерением покончить жизнь самоубийством…
Как много таких Ипполитов встречал я в своей жизни! Я ведь учился в специализированно школе-интернате для слепых и слабовидящих детей, а затем в специализированном медицинском училище, где также учились инвалиды по зрению. А уже в Ростове я более трех лет проработал в специализированной библиотеке для слепых… Вот там-то я на них насмотрелся вдоволь!
Большинству наших инвалидов очень выгодна их инвалидность. В начале их убедили, а затем и они сами с радостью ухватились за идею о том, что их возможности ограничены физическим недугом, что они почти ничего немогут самостоятельно сделать, что им не к чему стремиться, чего-то в жизни добиваться и т.д. А это со временем становится очень удобным, поскольку позволяет не напрягаться и вести пассивный, полурастительный образ жизни. Но желания и потребности этих людей растут, разжигаемые рекламой, приобретениями и достижениями их «нормальных, здоровых» знакомых или близких. Однако это никак не мотивирует их на собственные достижения, а только распаляет в них озлобленность, зависть, а также безутешную жалость к себе, горемыке несчастненькому, обиженному жизнью, Богом или судьбой! А с какой скрытой ненавистью они «перемывают косточки» выбившимся из их массы людям и с каким нескрываемым торжеством и злорадством встречают их неудачи! В этом смысле мне очень понравилась «Чайка по имени Джонотан Ливенкстоун» Ричарда Баха, где он здорово проиллюстрировал эту инвалидную модель взаимоотношений.
Раньше я как-то над этим не задумывался, но вполне возможно, что как раз благодаря им, Ипполитам нашего времени, я вырвался в свое время из их круга и начал строить свою собственную жизнь, отличную от их, инвалидской.

(Киев, 2012 г.)